Виктор Гюго заметил однажды: «Вольтер не только человек, это целый век». И в этих словах есть значительная доля истины. Не случайно французы часто называют XVIII век «веком Воль­тера». Он по праву считался патриархом просветителей. Как никто другой, он озарил своим гением век Просвещения, чуть ли не все мыслители той эпохи называли себя его учениками. А. С. Пуш­кин писал: «Все возвышенные умы следуют за Вольтером. Задум­чивый Руссо провозглашается его учеником, пылкий Дидерот есть самый ревностный из его апостолов». Будучи некороно­ванным королем буржуазии и притом не только французской, но и всеевропейской, Вольтер (Voltaire, Marie-Fran^ois Arouet, 1694-1778) боролся против сословного неравенства, за право человека на мысль и человеческое достоинство. Однако Вольтер-практик более радикален, чем Вольтер-теоретик, поскольку в теории он верил только в равенство людей перед законом, частная собственность была для него основой всех основ, в экономическое равенство людей он не верил, да и просто его боялся. Относясь с некоторым скептицизмом и подозрением к народу, Вольтер воль­но или невольно действовал, как и многие другие просветители, крайне революционно.

Поистине необъятно творчество Вольтера. Заигрывавший с Вольтером прусский король Фридрих II писал: «Нет, конечно, это не один человек совершает ту поразительную работу, которую приписывают г-ну Вольтеру. В Сирее проживает целая Акаде­мия, составленная из самых избранных людей. Там живут фило­софы, переводящие Ньютона, эпические поэты, Корнели, Катуллы, Фукидиды, и труды этой Академии издаются в свет под именем Вольтера, подобно тому, как победы целой армии приписываются одному полководцу».

Количество сочинений Вольтера поражает. Уже в XVIII веке Бомарше издал два собрания его сочинений — в 70 и 90 томах! Сам Вольтер шутил, что не отдает предпочтения ни одной из муз, а любит всех. Стало хрестоматийным выражение Вольтера: «Tous les genres sont bons, sauf le genre ennuyeux» («Все жанры хороши, кроме скучного»), и кажется, что он отдал дань любви всем «не­скучным» жанрам. Не случайно в стихотворении «Городок» А. С. Пушкин говорил о нем от имени своего поколения: «Всех боль­ше перечитан, всех менее томит».

Из огромного художественного наследия Вольтера наиболее известны «Философские повести» («Romans et contes philosophi- ques»), которые создавались на продолжении длительного вре­мени — с 1747 по 1775 год. В них, в частности, вошли «Задиг, или Судьба» («Zadig, ou la Destinee», 1747), «Мемнон, или Благоразу­мие людское» («Мешпоп, ou la Sagesse humaine», 1749), «Микро- мегас» («Micromegas», 1752), «Кандид, или Оптимизм» («Candide, ou rOptimisme», 1759), «Простодушный» («L’Ingenu», 1767), «Царевна Вавилонская» («La princesse de Babylone», 1768).

Первая философская повесть Вольтера «Задиг» увидела свет в 1747 г. Условно ориентальный колорит повести вполне соответ­ствовал вкусам людей XVIII века, зачитывавшихся знамени­тыми арабскими сказками. Восточная тема интересовала и родо­начальника французского Просвещения Монтескье («Персидские письма») и многих других авторов.

Обращение к Востоку, помимо намерения показать экзотиче­ский колорит, так привлекший читателей, давало Вольтеру воз­можность говорить «эзоповым языком» о проблемах современной Франции. Не случайно в мусульманских странах происходит действие трагедий «Заира» и «Магомет», хотя речь в них шла о тех вопросах, которые так волновали человека, призывавшего «раздавить гадину» — католическую церковь.

Создание жанра философской повести вызвано стремлением соединить образно-сатирический показ действительности с фило­софским содержанием. Классицист по воспитанию и вкусам, Вольтер отходит в «Философских повестях» от правил класси­цизма. Создавая новый жанр, он осуществляет один из основных принципов просветителей: «Поучать, развлекая».

Истоки жанра философской повести Вольтера находят в «Пер­сидских письмах» Монтескье и в произведениях английского Просвещения, особенно в сочинениях Дж. Свифта — не только автора «Путешествия Гулливера», но и «Сказки о бочке». Однако Вольтер сам по себе прозаик чрезвычайно оригинальный: насле­дуя чужие традиции, он проявляет себя подлинным новатором. В качестве основы он берет жанр любовно-авантюрного романа, столь популярного в XVII—XVIII веках.

Книжный рынок XVIII века наводнили сотни слезливых рома­нов о приключениях несчастных влюбленных. Это была своеобраз­ная «массовая культура» эпохи Просвещения. Обращаясь к этому жанру, Вольтер разрешал две задачи: во-первых, он привлекал к своим произведениям широкого читателя, а во-вторых, своим сме­хом он уничтожал этот жанр, лишал его права на существование.

Взяв за основу столь популярный, но абсолютно безыдейный жанр, Вольтер наполнил его философским содержанием. По словам А. С. Пушкина, он наводнил Париж произведениями, «в которых философия говорила общепонятным и шутливым языком».

Юмор подчас становится для Вольтера не только удобным сред­ством, чтобы скрыть свое отчаяние и печаль, но и для того, чтобы обмануть цензоров. «Шутливый язык» позволял говорить о таких проблемах, которых Вольтер никогда не мог касаться в «серьез­ных» трактатах и сочинениях.

Со старыми философскими и социальными системами, литера­турными жанрами он расправлялся с помощью смеха. А. И. Герцен писал по этому поводу: «Смех одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жег, как молния».

По словам советского литературоведа А. Михайлова, «героя­ми» этих произведений при всем их разнообразии, наполненности всевозможными событиями и действующими лицами оказываются не привычные нам персонажи, с индивидуальными характерами, собственными судьбами, неповторимыми портретами и т. д., а та или иная политическая система, философская доктрина, карди­нальный вопрос человеческого бытия.

Главный вопрос, который волнует писателя, это соотнесение добра и зла в мире, влияние этих сил на судьбы человеческие. Четкая поляризация добра и зла приводит к определенному схе­матизму и упрощению характеров. Это, конечно, не свидетель­ствует о какой-то творческой «беспомощности» Вольтера, а гово­рит о том, что перед писателем стояли совсем иные художествен­ные задачи, которые он решал в соответствии с требованиями созданного им жанра.

* * *

Лучшей из «Философских повестей» Вольтера является «Сап- dide ou l’Optimisme, traduit de l’allemand de Mr. le docteur Ralph, avec les additions qu’on a trouvees dans la poche du docteur, lorsqu’il mourut a Minden, Fan de Grace 1759» («Кандид, или Оптимизм. Перевод с немецкого доктора Ральфа с добавлениями, которые были найдены в кармане у доктора, когда он скончался в Миндене в лето благодати господней 1759»). Велеречивое название является не только данью моде. С одной стороны, Воль­тер скрывает свое авторство за псевдонимом, с другой стороны, он сразу настраивает читателя на юмористический лад — слишком уж необычно соединение в пределах названия «1а poche du docteur» и «Гап de Grace»,— лексемы, представляющие различные стили­стические уровни. В период написания «Кандида» Вольтер пере­читывал новеллы Боккаччо, роман Рабле, «Персидские письма» Монтескье, сказки «Тысячи и одной ночи». У своих предшествен­ников он учился искусству поддерживать интерес читателя, воспринимал их озорной взгляд на мир.

Повесть создана летом и осенью 1758 года. После ее появления она сразу приобрела гонителей и шумную славу. В очередной раз Вольтеру приходилось отказаться от авторства, но все старания были тщетны — читающая Европа тотчас же узнала перо Воль­тера. «Отцом Кандида» назовет его позже А. С. Пушкин.

В «Кандиде» автор использует традиционные приемы любовно­авантюрного и плутовского романов, отправляет своих героев в пу­тешествие, во время которого они встречаются с людьми из самых разных социальных слоев — от королей до нищих и бродяг.

Уже представляя своих героев, Вольтер не дает читателям усомниться в своем отношении к ним: «Monsieur le baron etait un des plus puissants seigneurs de la Vestphalie, car son chateau avait une porte et des fenetres» («Барон был одним из самых могущест­венных вельмож Вестфалии, ибо в замке его были и двери и окна»)«Madame la baronne, qui pesait environ trois cent cinquan- te livres, s’attirait par la une tres grande consideration...» («Баро­несса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе...») и т. д. Комического эффекта Вольтер достигает соединением разнородных элементов (могущество барона увязано с наличием в его замке двери и окон, авторитет баронессы является следствием ее огромного веса (почти 134 килограмма). Однако писатель просто и ясно пред­ставляет главного героя: «Un jeune garQon a qui la nature avait donne les moeurs les plus douces. Sa physionomie annonsait son ame. II avait le jugement assez droit, avec l’esprit le plus simple; c’est, je crois, pour cette raison qu’on le nommait Candide» («...юно­ша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся ду­ша его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно; поэтому, я думаю, его и звали Кандидом»). Имя героя повести в переводе с французского означает «искренний», «чистосердечный». В начале романа он верит всем и вся. На наших глазах происходит процесс возмужания героя, осмысления им жизни. Не случайно многие французские исследо­ватели относят повесть к жанру «романа воспитания» («roman d’apprentissage»).

Итак, герой юн и влюблен. Однако причиной разлуки влюблен­ных становится социальное неравенство — дочь барона и прижи­вал в его доме, с точки зрения XVIII века, отнюдь не пара. Узнав о тайной любви, барон расправляется с незадачливым воздыха­телем отнюдь не галантным способом: «1е baron de Thunder-ton- Tronckh ... chassa Candide du chateau a grands coups de pied

dans le derriere» («барон Тундер-тен-Тронк ... здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка»). Начинаются странствия Канди­да, а затем его учителя Панглоса, прекрасной Кунигунды и многих других персонажей.

Взрывая смехом традиционную канву плутовского романа, Вольтер доводит до абсурда приключения и невзгоды своих героев. «Огонь, воды и медные трубы» проходит Кунигунда, беспрестанно подвергается различным напастям вплоть до смертной казни учи- гель Панглос, различным искушениям подвергаются и другие герои.

«Кандид» — повесть философского тезиса и направлена против • предустановленной гармонии» Лейбница, «теологический опти­мизм» которого долгое время разделял сам Вольтер. Учитель глав­ного героя повести — Панглос — пылкий поклонник философии Лейбница. Он убежден, «tout est pour le mieux dans ce meilleur des mondes» («все к лучшему в этом лучшем из миров») , но эта, став­шая рефреном фраза, звучит похоронным звоном по «теологиче­скому оптимизму», т. к. слишком явен контраст между происходя­щими событиями и их фальшиво оптимистической оценкой, вло­женной в уста Панглоса, возникающей только потому, что «Leibnitz ne pouvant pas avoir tort, et l’harmonie pre£tablie etant d’ailleurs la plus belle chose du monde...» («...Лейбниц не мог ошибиться, предустановленная гармония всего прекраснее в мире...»). Писатель клеймит здесь не только философию Лейбни­ца, но и догматизм и фанатизм в целом. По его мысли, в «про­свещенный век» фанатичная вера не может служить оправданием творящегося вокруг зла.

Второй учитель Кандида, Мартен, является антиподом Пангло­са. Он уверен, что в мире изначально царит зло, и любые попытки с ним бороться абсолютно бесплодны. Однако повесть не случайно называется «Кандид, или Оптимизм». Вольтер пытается противо­поставить феодально-аристократической Франции XVIII века свои политические и социальные ценности. Он приводит своего героя в страну Эльдорадо, где царят мир и согласие, общественная гармония и справедливость. Именно в этой гармонии челове­ческих мыслей и устремлений видит свой идеал Вольтер. Но великий скептик не мог оставить Кандида в прекрасной ска­зочной стране, поскольку слишком далек этот идеал от полити­ческих и социальных реалий XVIII века. Кандид возвращается в Европу.

Итог философским исканиям Кандида подводит «известный дервиш, который считался лучшим философом в Турции»: «... 1е travail eloigne de nous trois grands maux: l’ennui, le vice, et le besoin» («работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду»), В конце книги герой обращается с призывом: «И faul cultiver notre jardin» («надо возделывать наш сад»),

В этом часто видят компромисс Вольтера, суживающий актии ность человека. Но есть в этом и призыв к труду во имя будущего, хотя само это будущее Вольтер представлял себе смутно. Тем

более ценно, что призыв этот провозглашается великим мыслите- лем-тружеником.

Первый русский перевод «Кандида» принадлежит С. Башилову (1769 г.). При этом в тексте повести были сделаны из политических соображений купюры. Перевод Башилова переиздавался неодно­кратно, пока в конце XIX—XX веков не появились новые переводы Н. Дмитриева и Ф. Сологуба.